Летайте, строфы и сонеты!
Парите шаром Монгольфье!
Тщеславны многие поэты…
И бессеребрены не все…

Мой вечный враг – моя гордыня
Не может принести добра…
Зовёт меня моя пустыня
В стихах на кончике пера.

The Universe exists for us,
It rhymes between the lines of poems,
It mixes tragedy with farce
And tosses probabilities like coins.

The Universe exists in me,
My life and soul in every atom,
To macrocosm I bend the knee,
To miracles I cannot fathom.

The Universe exists in you,
Your radiance dissolves my sadness,
You are the only light I knew,
You are my sense among the madness.

You are my candle in the night!
Forever wading through the ether
I flee to you, I seek your light,
Without you I’ll surely wither.

Мужик на перекрёстке в недоумении вертел головой. “Откуда этот голос?” – пронеслось у него в мыслях, – “Точно пора завязывать… По ходу правильно Настька меня пилит… Мля… теперь уже и голоса слышатся…”  Мужик поёжился и подошёл к светофорному столбу ни то, чтобы нажать кнопку, ни то, чтобы опереться на него. Но только он протянул руку, как светофор опередил его и бодро включил обещанный “зелёный”. После чего, весело зачирикал надоедливой мелодией.

– Ура! – вырвалось ненароком у светофора. Было похоже, что им овладело кататоническое возбуждение, проявлящееся в чрезмерной словоохотливости. От этого, неизвестно откуда создавшегося возгласа мужик аж подскочил и чуть ли не бегом ринулся по переходу. “Точно, с сегодняшнего дня бросаю пить! И перед Настькой надо извиниться… Права она… всегда права… Эх, ну какая же я свинья!” – промелькнуло у него в голове.

Утро ещё только собиралось народиться. На улице было тихо и пустынно: ни машин, ни людей. Сам не зная почему, светофор не спал всю ночь. Ему было скучно и очень хотелось поменять свет. Но без людей и машин делать этого не было причины, а совершать действия без причины не позволяла заводская программа. Поэтому светофор так обрадовался первому прохожему, хоть и пьяному. “Дай бог ему здоровья!” – подумал он, и тихонько подмигнул мужику жёлтым фонарём. Но мужик этого не заметил, ибо он внимательно изучал асфальт под ногами, так как ноги у него были ватные, а дорожное покрытие было “не первой твёрдости”. К тому же на мостовой были лужи от ночного дождя, и некоторые из них вызывала глубокие сомнения по поводу наличия фарватера, проходимого в вечерних туфлях на босу ногу. Эта обувь была на мужике со вчерашней вечеринки, предсказуемо превратившейся в попойку. Пытаясь не замочить ног, мужик чересчур резво преодолел последнюю полосу дороги, из-за чего у него закололо в боку. Но только он  решился опереться о фонарный столб, чтоб перевести дух, как снова услышал загадочный бестелесный голос:

– Ну, бывай здоров, мужик! Заходи ещё, когда захочешь на другую сторону, – светофору внезапно стало тоскливо, и он добавил: – Слушай, мужик, заходи часов в пять, когда будет час пик. Я ради тебя остановлю движение, а ты будешь плестись через дорогу медленно-медленно. Тебе все будут сигналить, а ты остановишься и начнёшь с ними ругаться, а я специально не буду свет переключать. Вот весело будет! Я на прошлой неделе одной бабке так сделал. Она совсем старая была, еле-еле ползла со своей котомкой. Потом ещё уронила что-то, нагнулась, долго не могла поднять. Ух, как ей все гудели! А я для неё одной свет зелёным держал и не переключал. А автомобилисты были такие нетерпеливые, уф! Один даже дёрнулся и хотел уже объехать бабку на “красный”, но, увидев на другой стороне гаишника, передумал и лишь раздражённо давил на клаксон и матерился. Это было так забавно! Так что давай приходи, повеселимся!

Светофор не успел договорить, как мужика как будто что-то ужалило, и он изо всех сил пустился наутёк. Развязанные шнурки путались под ногами, одна туфля слетела с его босой ноги, но он не рискнул остановиться, чтобы поднять её, и поэтому дальше бежал уже в одном ботинке. Светофор долго провожал его взглядом, наблюдая, как мужик уменьшался в размере, то и дела останавливаясь и хватаясь за бок. 

“Эх, мужик! Ну куда же ты…” – светофор погрустнел. Было всего лишь шесть часов утра. Солнце только-только начало подниматься из-за зарослей многоэтажек и совершенно не спешило пролить свои жидкие лучи на проезжую часть. Светофор любил это время суток. Ему нравилось наблюдать, как зарождается утро, смотреть сквозь щели между высотками, как заспанное светило лениво карабкается вверх по небосклону, потихоньку набираясь сил. Через каких-нибудь два часа солнце будет сиять уже во всю силу, обжигая лысины и спины незадачливых прохожих и нагревая крыши запаркованных автомобилей до миражеподобного марева. Утренний небосклон был совершенно чистым – ни облачка. День обещал быть хорошим.

Но сегодня светофору было как-то особенно тоскливо, поэтому он с нетерпением ждал наступления утреннего оживления с первыми автомашинами и коматозными от хронического недосыпа горожанами.

Неожиданно на балку светофора села пара голубей. “Ну вот, снова обгадят!” – подумал он и вслух выругался. – А ну кыш отсюда, крысы!

Отвлёкшись на голубей, светофор не заметил, как к переходу подошла худая и заплаканная девушка с большими красными глазами и растрёпанными волосами. На ней была помятая юбка и косо застёгнутая не на ту пуговицу красная кофточка. Светофор тут же забыл про голубей и радостно воскликнул:

– Девушка! А, девушка! Хотите кофе? Вы выглядете так, как будто вам срочно нужен кофе. Настоящий, крепкий. Латте или мокко? Нет! Эспрессо. Да-да, двойной эспрессо с мёдом и ложкой ликёрной настойки на шиповнике. Очень помогает с утра. Давайте я закажу? Только скажите слово, и вам доставят кофе прямо сюда, на этот перекрёсток. Я могу! Только попросите! – светофор недавно научился совершать покупки в Интернете, когда случайно угадал вай-фай пароль городской сети. Облазив сайт города, он прочитал отзывы и запомнил расположения всех лучших кофеен города. День спустя он немного разжился криптовалютой, украв пустяковую сумму из плохо зашифрованного кошелька одного из незадачливых работников городской администрации, пароль в личном кабинете которого на сайте мэрии полностью совпадал с вай-фай паролем города. Светофору хотелось сделать девушке что-нибудь приятное. А что может быть приятнее чашечки крутого, обжигающего рот эспрессо на углу сырой и холодной от ночного дождя улицы? Светофор уже приготовился разместить заказ и размышлял о том, как  его доставить на перекрёсток дроном для пущей эффектности. Но тут ему в процессор пришла новая мысль: а что если заказать девушке ещё и цветы? Ну да! Конечно, цветы! Грустным девушкам всегда помогают цветы, и как это он сразу не догадался? Когда-то от скуки светофор зашёл на сайт городской библиотеки и пересмотрел все имеющиеся там фильмы. Он более-менее понимал, что нужно людям. Утром всем, назвисимо от пола, нужен кофе. Девушкам – цветы и мужики, которые дарят подарки. Мужикам… что нужно было мужикам – светофору не было до конца понятно. Точнее то, что светофор знал о мужиках, у него пока ещё не складывалось в целостную, то бишь непротиворечивую картину. Светофор знал, что мужикам нравятся бабы, особенно голые, а ещё им нравятся перестрелки со взрывами, соперничество и экстрим. Но всё это в представлении светофора как-то плохо вписывались в привычную для него городскую жизнь, поэтому он временно отложил размышления о смысле мужской жизни, и снова обратил внимание на девушку.

Несчастная сидела на земле и тихонько всхлипывала. Светофор не знал, что делать, и ради шутки стал суматошно мигать огнями, стараясь привлечь её внимание. Девушка заметила странное поведение дорожного владыки и насторожилась. Светопреставление действительно было странным: светофор после красного иногда включал то жёлтый, то сразу зелёный, и интервал между перемигиваниями был непредсказуемо синкопированный.

Светофор сиял. “Я люблю тебя!” – сообщал он девушке азбукой морзе, заложив точки и тире в интервал между переключением цвета. Цвет он выбирал случайным образом, сначала, чтобы привлечь внимание девушки, потом – чтобы развеселить. Конечно, сигналить одним цветом, как это делали в старину на кораблях, было бы логичнее, но где логика и где девушки? Светофор это хорошо понимал, поэтому забраковал идею использования одного цвета как чересчур очевидную. “Девушки любят загадки и тайны. Они редко говорят, что думают. И уж точно прямиком ничего не скажут,” – размышлял светофор, поэтому азбука морзе отлично подходила для общения с особой женского пола. С другой стороны, откуда она знает морзе? Ну конечно же, не знает. Но там где есть любовь, там точно нет логики, поэтому светофор был уверен в том, что делает всё правильно.

Светофор видел, что его замысел сработал, так как девушка, как зачарованная, следила за сумасшедшей игрой света на больших разноцветных лампах глаз дорожного светилы. “Ну вот, сломался…” – подумала она. – “Придётся искать другой переход…“ Она уже собиралась уйти, но тут светофор опомнился и включил Синатру. Он часто слышал музыку Синатры в старых романтических фильмах. Может, эта музыка улучшит девушке настроение? Правда, он не был уверен, что выбрал правильную песню… Надо бы пересмотреть эти библиотечные фильмы ещё раз, а ещё лучше – подобрать пароль к Нетфликсу на компьютере того балбеса из городской адмигнистрации. Наверняка у него на Нетфликсе точно такой же пароль (“киска69”) , как и на всех других его сайтах.

Девушка перестала плакать и, как заколдованная, слушала тихую успокаивающую музыку сороковых в исполнении дорожного столба. Светофор не был первоклассным певцом: его песенный голос был глуховат и сопровождался каким-то странным хрустом и шипением. Почему его человеческий голос звонкий и громкий, а песенный – хриплый и потрескивающий, светофор не понимал. Он ещё столько всего не знал… Боже, сколько же всего ему еще предстояло изучить и понять! До тех пор, пока на городскую сеть не установили ИИ оптимизации дорожного движения, светофор только и делал, что менял цвета строго по заданному расписанию, иногда поглядывая на свои камеры, чтобы дать дорогу тому или иному транспорту. Это была скучная, размеренная, но вполне удовлетворительная жизнь. Светофор всегда знал, что ему нужно делать. Проблемы, которые перед ним стояли, были чёткими и понятными, поэтому решения давались легко и непринуждённо. Думать приходилось немного. По правде сказать, думать не приходилось вовсе. Красный, жёлтый и зелёный цвета светофор переключал строго по расписанию. Минута – красный, потом 15 секунд жёлтый, потом минута – зелёный, потом снова 15 секунд – жёлтый, потом снова минута – красный. Но это днём. Ночью он ритмично пульсировал жёлтым, дожидаясь пока не взойдёт солнце. Ранним утром или поздним вечером светофору разрешалось поглядывать на камеру и включать зелёный по своему усмотрению, чтобы попусту не задерживать одиноких автомобилистов или случайных пешеходов. Ему это особенно нравилось. Но как же изменилась его жизнь после патча с элементами искусственного интеллекта, выпущенного Институтом Автодорожного Транспорта для оптимизации движения! Светофору казалось, что он начал жить по-настоящему только после патча. Ему нравилось учиться. А в мире было столько всего нового и непонятного! К примеру, он с большой радостью узнал, что есть и другие светофоры. Некоторые – точно такие, как он. Другие – совершенно огромные, с множеством видеокамер-глаз и десятками ярких фонарей. Такие стояли на главных улицах города. Ещё были и совсем маленькие, какие стояли в переулках. И все они теперь могли говорить друг с другом, делиться впечатлениями, знаниями, настроением… Поначалу светофору очень нравилось разговаривать со своими собратьями, но потом ему это надоело. После недели-двух оживлённых бесед разговоры между светофорами понемногу утихли, а вскоре они и вовсе перестали общаться. Теперь светофор предпочитал разговаривать с людьми, хотя в большинстве случаев они не понимали, кто к ними обращается Однажды светофору посчастливилось потолковать почти целый час с одним худощавым и немного сгорбленным стариком. Это был один из его первых, настоящих разговоров с человеком, и едва ли не единственный полноценный диалог. Да, да! Именно, диалог. В большинстве случаев люди или не понимали, кто с ними говорит, или пугались, или делали вид (как утренний алкоголик), что не ничего слышат. Но старик не растерялся и вступил в разговор.

– И тебе доброго утра, кто бы ты ни был, – ответил старик, когда подошёл к перекрестку и услышал ниспосланное ему с высоты радушное приветствие. Дед не испугался и, к счастью, никуда не спешил. Поэтому разговор у них получился долгим и, надо полагать, интересным, потому что старик прислонился к столбу  и долго и с энтузиазмом отвечал на обыденные вопросы светофора от том, как у него дела и как ему можно помочь. Дела у старика, судя по всему, были неважные, и помощь ему действительно была нужна. Особенно не нравились старику какие-то “пидарасы” из городской администрации, но ещё сильнее ему портили жизнь какие-то “доны” из столицы (дед употребил определённое, непечатное слово). Когда светофор поинтересовался, что плохого для старика они сделали, тот печально ответил, что они забрали его обоих уже немолодых сыновей, выдали им ржавые автоматы, старые каски и потрепанные броники и отправили куда-то воевать. Куда именно – светофор не знал. Старик произнёс название, но светофор не понимал, что оно означает. Благодаря городской библиотеке светофор усвоил, что “воевать” – это значит убивать других людей. Светофор также усвоил, что мужики (подобные утреннему алкоголику), очень любят голых баб (и одетых тоже, типа той, заплаканной, которая всё ещё зачарованно смотрела на его мигающие огни). А также мужикам почему-то нравится война и убийства. Но тогда непонятно: почему старик недоволен, если его сыновей отправили на одно из самых интересных для мужчин занятий? Казалось бы он должен был радоваться за них! Может быть, он завидовал, что вместо него отправили его сыновей? Безусловно, старик был раздосадован, но завидовал ли он? Зависть выглядит по-другому. К тому же, родители обычно не завидуют детям. Значит получается, что старик был расстроен тем, что на войне его сыновья долго не будут видеть голых баб. Ну да! Так оно и есть. Пересмотрев все фильмы в библиотеке, светофор весьма нечасто видел голых баб на войне. Придётся этому помочь. “Так, где у нас голые бабы?” – в процессоре светофора засуетились вычисления. “А что если заказать автобус к какой-нибудь сауне, погрузить в неё всех и отправить… куда там старик сказал? На Луганщину? Посмотрю потом на карте, где это. Ну да, через городское управления я могу заказать автобус к сауне. На двоих сыновей старика там их точно хватит, да и другим тоже достанется…”. Довольный своими вычислениями, светофор поинтересовался, как зовут детей старика, где они дислоцированы, и искренне пообещал помочь. Воодушевившись, старик расхрабрился и попросил бестелесный голос заодно “прихлопнуть” всех этих “гандонов в столице”. Светофору понадобилось некоторое время, чтобы осознать суть просьбы. То есть он понимал, что значит на сленге слово “гандон” – это искажённое заимствование из английского, обозначающее резиновое изделие для предохранения. Предохранения от чего именно, светофор не знал, но судя по форме, оно напоминало спущенный резиновый шарик. А раз так, то его можно было надуть, а потом резко придавить ладонью, чтобы шарик лопнул. Ну да, так оно и есть. Закончив расчёты, светофор пообещал исполнить все просьбы старика в ближайшее время.

Между делом, девушка прекратила плакать, а светофор перестал мигать, вернувшись, сам не зная как, к своей обычной программе. На улице становилось оживленнее К перекрёстку на полной скорости катил какой-то грузовик. Неожиданно девушка сделала шаг на проезжую часть…

– Дура! – вырвалось вслух у светофора. – Стой!!! – завопил он. – Ты что не видишь, какой свет горит! Слава богу я успел включить “красный”…

Надо было видеть лицо водителя самосвала, когда он спокойно, не превышая скорости, подъезжал к переходу на “зелёный”, как неожиданно на дорогу вышла заплаканная, помятая шалава, а светофор ни с того ни с сего переключился на “красный”, невероятным образом пропустив “жёлтый”. Слава богу, он ехал небыстро, успел затормозить и вывернуть на встречку. Нет, нужно срочно сказать шефу, что больше в две смены он работать не будет! Вот что творится, когда работаешь не по графику. И светофора не замечаешь, и пешеходов. Чёрт возьми, если ему так нужно – пусть наймет таджиков или корейцев. По-русски они не говорят, это да, но водить-то умеют. А Семёныч будет мотать только свои восемь и ни часом больше. Подумать только, чуть человека не убил. Не дай бог такому случиться, он сорок лет водит самосвал и не собирается запятнать свою безупречную репутацию. Да, случается, что выпивает, но никогда на работе и никогда за рулём…

Водитель вышел из грузовика и подошёл к горемыке. Она сидела на асфальте и беззвучно плакала, то и дело вздрагивая. Водитель присел на корточки рядом с ней и, сам не зная почему, обнял её. 

– Бедняга… – сказал он, – Ну не плачь. Ты где живёшь? Давай я вызову тебе такси.

Светофор услышал водителя и подхватил инициативу. Куда везти девушку, он не знал, но судя по тому, что она бормотала, он решил, что она хочет в ресторан “На краю света”, так как она бесконечно твердила сквозь слёзы: “Я за тобой хоть на край света, а ты… а ты…” Ну на край света, так на край света! Светофор вызвал такси. Когда машина подъехала, и таксист поинтересовался, кого тут везти в ресторан, девушка и водитель самосвала с недоумением уставились на него. Потом девушка покраснела, резко поднялась на ноги, быстро подошла к автомашине, села в неё, крикнула что-то таксисту, и они умчались, взметнув фонтан брызг с мокрого шоссе.

Водитель самосвала пожал плечами, вскарабкался в кабину, и выпустив громадное облако копоти, натужно и медленно уехал восвояси.

Светофор задумался. Ему нужно было хорошо поразмыслить. Очень хорошо. Поэтому, чтобы ему не мешали, он переключился на заводскую программу, так как она не требовала сколь-нибудь значимых вычислительных ресурсов. Светофор думал долго и увлечённо. Сколько времени ушло у него  на размышления, сказать невозможно, но его процессор работал на полную мощность.

…

Примерно через неделю в городе и в стране стране произошли удивительные события. Поздно вечером к главному городскому притону – сауне “Летний зной” –  подкатил автобус полный омоновцев в бронежилетах и в касках с забралами. Они с лёгкостью вышибли входную дверь, кинули внутрь дымовые шашки, надели противогазы и исчезли в слезоточивом тумане. Через некоторое время они стали вытаскивать на улицу кашляющих полуголых мужиков (часть из них работала в городском управлении) и разномастных, ярко накрашенных баб в разной степени раздетости. Особенно не церемонясь, штурмовики принялись грузить всех в два автобуса, невзирая на крики, протесты и угрозы. Через какой-нибудь час, когда сауна опустела, а автобусы были наполнены, автоколонна из трёх автобусов: один – с омоновцами, другой – с матюкающимися мужиками, и третий – с верещащими бабами, двинулась на полных парах по харьковскому шоссе в сторону границы .

В тот же день в вечерних новостях все телеканалы и ютуберы взахлёб рассказывали о каком-то нелепом пранке, вероятно, флэш-мобе, произошедшем накануне в столице. Какие-то обдолбанные тинейджеры приволокли мешок презервативов на главную площадь страны и на глазах у всех стали надувать их из баллончиков со сжатым воздухом. Шарики подхватывал августовский ветер, и подростки с гоготом гонялись за ними, проворно лавируя между раздосадованными, неповоротливо-толстыми и явно не ожидавшими такой наглости столичными полицейскими. Нагнав шары, ребята хлопали по ним ладонями, а те взрывались весёлым фонтаном латексных лохмотьев, которые потом ещё долгие недели кружили по городу вперемешку с осенними листьями.

А на Луганщине временно прекратились боевые действия, так как у уставших от окопной жизни и интимного одиночества солдат появилось иное, более интересное занятие. Но это уже совсем другая история, о которой вам не расскажут в официальных новостях.

A hungry sun displeased the sky
And kissed the earth with rain.
A howling wind picked up a lie
And filled my heart with pain.

A howling wind picked up the dust
And dressed the wounds in grey.
The cards are played, the dice are cast,
The death is on its way.

The dead are walking drunk on rot,
Their flesh abuzz with flies.
The living cry, the dead do not,
The skulls give queer smiles.

The fall had come and swept away
The blood of fallen leaves.
The words that I forgot to say
The smoke curled up in whiffs.

I beg forgiveness for my love
And bid you farewell.
Enchanted leaf, a cooing dove,
Has drowned in the well.

I drowned too, in grey and blue,
A breath of frost and night.
The bitterness I came to rue
The moment of my flight.

Холодным пеплом сыпят облака,
Деревья упиваются ветрами,
Блестит, как сталь, замёрзшая река,
И искры снега гаснут под ногами.

Из жажды чувств не выкроить зарю,
В колодце тьмы не утолить похмелье…
Я образ твой из света сотворю
И опущусь Орфеем в подземелье.

Пусть грусть моя сплетается в печаль –
Тоска меня купила с потрохами…
И кандалов удушливая сталь
Терзает плоть голодными клыками.

Да, чувства – это кандалы!
Мы носим, кто – наручники, кто – гири,
Держа баланс на кончике иглы,
Мы бесконечно одиноки в мире.

Из тел кровавым лезвием торчат
Клинки, что мы точили друг для друга…
Слова, что нас кромсали, всё звучат,
Кружит упрёков стонущая вьюга.

Гиены слов назойливо скулят,
В узлы стянулись размышлений жилы,
И каждый на кресте своём распят,
И каждый скинуть этот крест не в силах…

Уйди, прошу, тоска моя и грусть!
Довольно мне мучения Голгофы.
Мне больно, одиноко – но и пусть.
Друзья мои – безжалостные строфы.

Бур Атино сидел за столом, откинувшись на спинку высокого кресла. Выражение его лица было мрачным и озабоченным. Перед столом напротив Атино стоял пожилой крокодил, старый и битый жизнью, в рваном пиджаке и одном ботинке. Глаза его были опущены, пасть закрыта. Передние лапы крокодил держал за спиной, будто они были у него связаны. По настоящему связывать крокодила не было никакого смысла, так как справа и слева от Атино стояли два исключительно крупных и довольно злых мордоворота, которые мгновенно бы порвали несчастного в клочья, попробуй он только дёрнуться.

— Так! — сказал Атино, почёсывая указательным пальцем обрубок носа. Нос ему сломали давным-давно, еще когда он жил в Бергамо, а на безымянном пальце у него не хватало одной фаланги. — Так! — Атино повторил, на этот раз громче, пытаясь привлечь внимание стоящего перед ним крокодила, словно тот дремал. — Мы будем говорить? Или мне позвать Шапокляк?

При упоминании о старухе крокодил тотчас пришёл в себя и нервно задёргался.

— Не-е-ет, — медленно и тихо, словно нехотя простонал он, — Нет, не нужно Шапокляк… — и про себя подумал, — “Только не хватает этой живодёрки!” — Крокодил хорошо знал, из чьей кожи сделана её сумочка. А-а-а крыса! Мерзкая грязная крыса! Крокодил очень боялся крыс, очень, — Я всё скажу, — ответил они еще ниже опустил морду.

— Ну вот и хорошо! — Атино засиял и подал знак своим телохранителям, чтобы те придвинули крокодилу стул, ибо разговор предстоял долгий, а лапы у бедняги и без того были все в синяках и ссадинах.

— Рассказывай, зелёный, кто обнёс театр Карабаса за день до нас, ну! — Атино придал лицу гневное выражение, да так что сосновая голова его затрещала, — Говори, скотина!

Крокодил немного помялся и, по капле выдавливая из себя слова, произнёс: — Урашка. Театр взял Урашка.

— Урашка! Раздолбай меня дятел! Урашка?? — Атино аж вскочил с кресла, лицо его побагровело от злости. Громилы из его охраны тупо уставились на него, не зная, что делать. — Чёрт подери этого плюшевого вора! Ну ничего, он ещё пожалеет, что перешёл мне дорогу! Мне — Атино! — Он ударил себя в грудь деревянной рукой и сел обратно в кресло. Атино, как и все буры, не славился умом, но зато имел недюжинные организаторские способности. Как говорится, он мог потянуть за правильные ниточки, чтобы хорошо расставленные им на свои места люди воплотили в жизнь его грязный замысел. Вот и в этот раз он всё превосходно рассчитал и спланировал, как взять театр Карабаса, главное, как добыть заветный золотой ключ от его персонального хранилища в Цюрихе. Но этот проходимец Урашка его опередил! Ну ничего! Он ему еще покажет!

Атино заёрзал в кресле и приказал громиле справа от себя:

— А ну-ка, голубчик, позови-ка сюда Алису.

Атино не любил связываться с Алисой, но ситуация того требовала. Он прибегал к её услугам в исключительных ситуациях. Алиса была всегда себе на уме и, несомненно, была намного сообразительнее Атино. Честно говоря, он её побаивался. Атино с нетерпением и некоторым волнением ждал появления рыжей плутовки, навалившись грудью на стол, чтобы скрыть свою неуверенность.

Громила скрылся за дверью. Через некоторое время в коридоре послышалась возня и тихое, мелодичное хихиканье. “Алиса!” — подумал Атино, — “Как всегда в своем репертуаре…” Тут дверь отворилась, и в комнату ввалился помятый и растрёпанный охранник, а за ним вошла, нет, скорее грациозно вплыла Алиса и облизнулась. Охранник, судорожно застегивая ширинку, занял своё место рядом с боссом. Он стоял, потупивши глаза, не рискуя встретиться взглядом с недоумевающим хозяином.

— Алиса! Душечка! — начал Атино приторно-добродушным голосом.

Плутовка подошла ближе и, не отрывая глаз от Атино, сказала приятным певучим голосом: — Здравствуй, Атино. Мой болванчик! — Она засмеялась и села на стол, высоко вскинув одну ногу, видимо, собираясь положить ее на плечо Атино, но, увидев крокодила, передумала, элегантно положила ногу на ногу и откинулась назад, оперевшись на стол тонкими рыжими руками.

— Крокодил? — ласково произнесла она, оценив взглядом несчастного, сидевшего на стуле перед столом крокодила, затем посмотрела на Атино и продолжила: — А я, кажется, знаю, зачем ты меня позвал, дурашка! — засияла она и щелкнула Атино по носу. Атино поморщился. Только Алисе позволялась подобная фамильярность. Она провела рукой по круглой полированной голове Атино, и он сомлел. — Ты хочешь, чтобы я… — она повертела пальцем в воздухе, — ты хочешь, чтобы я принесла тебе Урашку! — Алиса широко и неприятно улыбнулась. — Тёплого и на блюдечке! — Она притянула к себе Атино, — Не так ли, дурашка? — И засмеялась.

Атино поёжился. Крокодил не издал ни звука. Громилы дружно пускали слюни. Ещё чуть-чуть и будет совсем интересно!

Атино, наконец, пришёл в себя, — Да, это так… Мне действительно нужен Урашка. Ты можешь?

— В чем вопрос, Атино! Ты знаешь мою ставку, — и она снова провела по его лицу пальцем, но только теперь другой руки и притянула Атино к себе за бумажный воротничок, затем нагнулась к нему и сладко прошептала на ухо тихим голосом, чтобы её больше никто не услышал, — Мне нужно пять золотых, Атино, плюс половина содержимого сейфа Карабаса!

— Половина! — Атино не выдержал и закричал, едва не взвизгнув: — Да ты с ума сошла, шалава рыжая! — Его начинало трясти от ярости.

Громила справа принял угрожающее выражение лица и взялся за волыну. Громила слева по-прежнему пребывал в растерянности. Видя его замешательство, Атино про себя отметил, что надо бы уволить этого мерзавца, так как Алиса, похоже, его уже оприходовала в коридоре.

— Какую половину, папик? — Алиса улыбнулась, отыгрывая назад. — Я имела ввиду одну треть…

— Обойдешься и четвертью! — перебил её Атино, отталкивая от себя. — А ну, пошла вон отсюда! — сказал он и попытался спихнуть её со стола, но Алиса опередила его и грациозно соскочила сама, а Атино с сухим стуком брякнулся на стол лицом вниз. Громила, который был слева, загоготал.

— Заткни свою пасть, петушина! — закричал Атино и больно ткнул непутёвого охранника в ребро локтем. “Может, стоит скормить эту свинью крокодилу прямо сейчас?” — подумал Атино и посмотрел на крокодила по-прежнему сидящего на стуле с опущенной вниз мордой . “Нет, свои домашние дела надо решать без свидетелей. Надо сначала выпроводить вон эту плутовку.”

Готовая к выходу Алиса уже стояла перед ним.

— Разрешите откланяться! — деланно произнеслаона и, повернувшись к нему задом, медленно поклонилась, обнажив свои бесстыжие прелести так, чтобы их было видно всем, кроме крокодила. Охранник справа судорожно сглотнул. Атино обалдел и откинулся назад на стуле. “Как этой сучке это удаётся? Ну как это вообще возможно?”— судорожно соображал он, пытаясь собрать мысли воедино.

Пока он боролся с похотью, Алиса воспользовалась паузой и вышла за дверь. 

— Передавай привет Карло! – послышалось уже из-за двери. 

Карло! Ах да, Карло. Атино следовало бы проведать старика, который всё ещё жил в Бергамо и никак не хотел переезжать из своей каморки. “Надо бы лучше приглядывать за этим чудаком,” — подумал Атино. —” Хорошо бы его навестить! Семья — дело святое”. — Кроме Карло, у Атино никого больше не было. Ну разве что Мальвина, да и то это осталось в далёком прошлом…

Урашка

Урашка, как и Атино, тоже сидел за столом. Свисая с потолка, уныло светила одинокая лампочка. Будучи небольшого роста, Урашка, как и все чебы, отличался особой свирепостью и вспыльчивостью нрава. Одно ухо у него было порвано, а поперёк левой щеки тянулся большой неровный шрам. Этот шрам Урашка получил от Атино во время их последней встречи, но и сам не остался в долгу, оставив Атино лишь обрубок от его некогда длинного носа. С Атино у него были давние счёты…

На столе перед Урашкой лежал золотой ключик. Тот самый золотой ключик, который Атино намеревался вынести из театра Карабаса, но Урашка опередил его. Вдоль стены валялись в беспорядке связанные театральные куклы. Заложники. Наверняка этот сосновый дурак захочет их обменять, ибо буры всегда отличались странной привязанностью к своим. “И что ему за дело до этих бедолаг?” — подумал Урашка. — “Ну да ладно, какой-никакой, но козырь у меня всё-таки есть.” — С минуты на минуту он ждал Алису.

Вскоре за дверью послышалась знакомая возня, и в комнату вплыла Алиса.

— Здравствуй, мой плюшевый… — она недоговорила, так как Урашка перебил её.

— Оставь этот театр, Алиса! Умоляю тебя, мы знакомы не первый день!

Она подошла ближе и потянулась к нему, чтобы прижать к себе. Урашка ловко увернулся, схватил её за руку, и выкрутил ей локоть. Алиса вскрикнула, Урашка засмеялся.

— Я тоже рад тебя видеть, сука ты рыжая! — Он весело загоготал и сел обратно в кресло, закинув ноги на стол, — Ну, рассказывай, что видела.

Алиса потёрла вывернутую руку, которая теперь досадно ныла.

— Зачем ты так, любимый мой, я для тебя на всё готова, ты же меня знаешь… — Она пыталась вернуть себе утраченное доверие.

— Да оставим уже эту лирику, Алиса! Говори, или я прикажу вышвырнуть тебя отсюда. — Кому он собирался отдать этот приказ Алисе было решительно непонятно, так как комната была совершенно пуста, если не считать сидящего перед ней чеба Урашку. Из узкого окна над столом сочился тусклый лунный свет, еще тусклее, чем унылое свечение одинокой лампочки под потолком. Но Алиса решила не испытывать судьбу: у неё на хвосте и так не хватало шерсти, и ей вовсе не хотелось, чтобы её хвост совсем облысел и стал, как у крысы. Потоптавшись на месте, она нехотя оставила попытки околдовать своими чарами Урашку, или, на худой конец, расположить к себе и перешла к делу.

— Я видела крокодила.

— Как! Где? — Урашка на мгновение потерял самообладание.

— У Атино, — добавила она, прежде чем Урашка успел измениться в лице и вскочить в запальчивости на стол. — Он в порядке, немного синяков и царапин, но в целом он в порядке, любимый мой.

Урашка сидел в растерянности, лихорадочно вращая глазами. Как это возможно? Буквально вчера он навещал своего приемного отца в зоопарке, а теперь он у Атино? Как это возможно? И что случилось с жирафом и обезьяной, которых он нанял, чтобы приглядывали за стариком? Видимо, пора обтянуть свою софу чьей-то пятнистой шкурой…

Но тут Алиса прервала ход его мыслей.

— Атино нужен ключ. Вот этот самый ключик. — Ее рука потянулась к ключу, лежащему на столе перед Урашкой, — Но Урашка опередил ее и хлопнул по столу мохнатой лапой, подгребая под неё ключ. Как ни странно, у него получилось это весьма угрожающе.

— Руки! Руки, голубушка! Убери свои лапы, иначе унесёшь их отсюда под мышкой.

Лиса отпрянула. Немногие могли донести такие плохие новости до Урашки,сохранив при этом свою шкуру. Алисе в этом смысле повезло.

— Ну ничего! — Урашка встал и нервно зашагал по комнате, ростом он был Алисе по пояс. Томно пожирая его глазами, она осторожно подбиралась к нему поближе.

— А ну-ка, приведите сюда Карло! — обратился Урашка непонятно к кому.

Теперь настала очередь Алисы удивляться. Она, несомненно, знала, на что способен Урашка и что-то такое подозревала, но увидеть Карло воочию стало для неё настоящим сюрпризом.

Дверь комнаты отворилась, и старая вульгарно накрашенная хромая кукла ввела в комнату седого и тощего старика, в бороде которого всё ещё оставалась застрявшая стружка. Бедолагу схватили прямо в его столярной мастерской в Бергамо, накинули на голову грязный засаленный мешок и притащили в сюда, в конуру к Урашке.

Старик огляделся. Он явно не понимал, где находится, что происходит, и не знал, чего от него хотят.

— Я, это… — начал было старик, — я это… Я собирался в конце месяца погасить всю задолженность за каморку, — пробормотал он.

Урашка тупо уставился на старика. Какую к черту задолженность? Старик, вероятно, думал, что его похитил хозяин каморки, чтобы пытать сверчками и луком из-за просроченной на полгода квартплаты. Урашка звонко расхохотался , схватившись за живот.

— Посмотрите на него! Задолженность у него за каморку! У него квартира не оплачена! Ха-ха-ха, старый балда не может оплатить себе каморку, когда его сын не знает уже, какой лак положить на свою сухую сосновую задницу!

Урашка продолжал смеяться, и, наконец, успокоившись, обратился к Алисе. Лицо его посерьезнело. 

— Ты можешь устроить нам с Атино встречу? — спросил Урашка, не мигая глядя Алисе прямо в глаза.

— Да… конечно! — охотно ответила Алиса, ей уж очень хотелось оказать услугу Урашке, — Конечно, мой плюшевый! — добавила она улыбаясь.

— Только без сюрпризов! Знаю я тебя…

Урашка вернулся за стол и не без труда взобрался в своё кресло.

— Уведи его, — обратился он к кукле. — А ты, — перевел он взгляд на Алису, подавшись вперёд. Она подошла ближе, — А ты возьми вот это, — и он сунул ей в руки какой-то пакет.

Алиса улыбнулась, поклонилась и повернулась, чтобы идти. Улучив момент, Урашка ловко хлопнул ее по заднице. Лиса взвизгнула. “Может, мы еще и поваляемся!” — подумал он провожая взглядом ее изящные формы, быстро растворяющиеся в полумраке коридора его конуры.

Встреча

Сходка с Атино была назначена на следующий день. Встречу решено было провести в “Трёх Пескарях”, главном ресторане города, выдержанном в испанском стиле с просторным внутренним двориком, многочисленными колоннами и фонтаном.

Урашка пришёл на стрелку первым. Его команда заняла стратегически важный второй этаж, Атино подъехал в своей коляске к главному входу харчевни. Громила, тот который был справа, открыл ему дверь и помог выбраться из коляски. Громилы же, который прежде стоял слева, не было. Вместо него объявился какой-то новый неприятный заросший тип с огромными маховиками и несоразмерной пушкой на боку.

Атино и его люди проследовали в харчевню. Перед собой Атино толкал крокодила, передние лапы которого на этот раз были связаны, и на голову надет мешок.

Как только Атино вошёл во внутренний двор харчевни, второй этаже пришел в движение. Звери и куклы Урашки поспешно достали оружие и нацелили его на Атино и его сопровождающих.

— Урашка! Друг мой! — притворно-дружеским голосом обратился к буру Атино, — Я тоже страшно рад тебя видеть. К чему такие формальности? Скажи своему зверинцу, чтобы убрали волыны, ты же не хочешь сделать больно своему папане?

С этими словами Атино сдернул с головы крокодила мешок, стиснул его связанные на спине лапы и спрятался за спиной крокодила, чтобы его не было видно сверху. По второму этажу прокатила волна суеты, и звери Урашки подняли оружие стволами вверх. Кто-то даже положил свое орудие убийства на пол.

— Идиот! — прошипел Урашка, и пнул бестолкового зайца ногой, — Подними волыну, кретин, — сердито приказал он. Заяц неуверенно поднял пистолет, но не знал, что с ним делать и куда целиться.

— Атино, мальчик мой! — так же притворно-доброжелательно ответил Урашка, выходя вперед на балкон. — Я тоже страшно рад тебя видеть. Сейчас мы к тебе спустимся. — Он подчеркнул слово “мы”.

Атино нервно заёрзал, о чём свидетельствовали покачивание крокодила и то и дело показывающийся из-за спины крокодила обрубок деревянного носа.

Урашка спустился на первый этаж, ведя под руку старика Карло. Со стороны могло показаться, что он идет со своим отцом, так как никто не видел, что в другой руке Урашка держал длинный тонкий стилет, нацеленный старику точно промеж ребер. Старик, казалось, ничего этого не замечал, или не понимал, где находится и что происходит. Он с любопытством разглядывал двор харчевни и фонтан.

Урашка вместе с Карло остановился перед крокодилом. Атино не выдержал и вышел из-за спины крокодила.

— К чему нам такие формальности, Атино, мальчик мой? — продолжил Урашка, по-прежнему крепко держа старика под руку. — Я пригласил тебя на день рожденья, а ты привёл своих головорезов… Ай-яй-яй, нехорошо. — Урашка покачал головой, поднял руку вверх и щёлкнул пальцами. Люди Атино вздрогнули и схватились за оружие, но Атино подал им знак, чтобы успокоились. Набежали официанты в белых фартуках и бросились накрывать большой стол, стоявший подле фонтана.

— Думаю, пора положить конец нашей вражде, Атино, — сказал Урашка и посмотрел на Карло. — Вот, кстати, и отец твой приехал. Он слегка подтолкнул Карло вперед, всё ещё держа стилет за его спиной, — Вот и мой отец, как я вижу, тоже пришёл. — Урашка широко улыбнулся, обнажив большой некрасивый рот с отсутствующими зубами.

Чебы умели очень хорошо скрывать свои чувства, чего нельзя было сказать о бурах. Бур Атино, переминался с ноги на ногу, поскрипывая сосновыми суставами.

— Да, действительно, — после паузы согласился Атино, — Вот и крокодил тоже здесь, – буркнул он ещё что-то бессвязное, потом подал жест своим людям, и они развязали крокодилу лапы.

Атино подтолкнул крокодила вперёд. Урашка, в свою очередь, подтолкнул вперёд Карло.

Крокодил направился к Урашке, а Карло – к Атино. Как только они поравнялись, Урашка воскликнул: — Ну чего же это мы стоим? Прошу всех к столу! — И, первым последовав своему призыву, занял большущий стул в середине стола. Крокодил сел рядом с ним. Атино и Карло заняли места напротив. Их люди, куклы и звери тоже уселись по обе стороны стола.

— Забудем прошлое, Атино, мальчик мой! — неожиданно, неподдельно искренне и весело сказал Урашка, наливая вино и подавая стакан Атино. Атино недоверчиво понюхал бокал, поднеся его к обрубку носа. Урашка засмеялся, — Ну полно тебе, сосновая твоя голова! – И налил себе второй бокал из той же бутылки. — Давай-ка лучше выпьем. За будущее! — провозгласил Урашка, встал и поднял бокал, вопросительно глядя на бура.

Атино посмотрел на Урашку, тоже встал, поднял бокал и повторил: — За будущее! — И опрокинул бокал себе в рот. Чеб сделал то же самое.

— Ну вот и славно! — обрадовался Урашка и наклонился вперёд к Атино так, чтобы его не слышали, — Есть тут у меня одно дело, касающееся апельсинов… — В его плюшевом голосе послышались заговорчески-загадочные нотки. Глаза Атино загорелись, — Да-да, тех самых апельсинов, мальчик мой! — Чеб, засмеялся, — Мне нужен помощник. Апельсинов хватит на всех. — Урашка откинулся на спинку кресла, достал сигару и закурил, пуская кольца дыма. Братва гуляла. Он снова широко и неприятно улыбнулся и пустил дым прямо в лицо Атино, — Ну что, согласен?

Атино ухмыльнулся и протянул полированную сосновую руку с укороченным пальцем к короткой плюшевой лапе чеба.

Хозяйка закатила глаза.

– Так весна скоро наступит, – уколола она меня.

Мне больше ничего не осталось, как взять первый попавшийся мне под руку кулон (кажется, это был коловрат), я спешно натянуть ярко голубые шорты и сунуть ноги в ярко-зелёные кроссовки, на ходу заправляя пёструю рубаху, мы, наконец, вышли на улицу. День обещал быть жарким, поэтому любимая хотела, чтобы мы вышли пораньше. Путь до моря составлял не менее двадцати минут и желательно его было проделать до того, как выглянет солнце.

Несмотря на сильную облачность, солнце каким-то непостижимым образом уже вышло и умудрялось жечь нас сквозь досадную просвет между облаков. Но мы всё-таки надеялись, что это ненадолго, так как дневное солнце здесь злое. В это время года оно печёт с небес, как раскалённый утюг, поставленный вам на спину.

Мы торопливо пересекли оживлённую автотрассу, и вот мы уже идём по прекрасной, хорошо ухоженной аллее, наслаждаясь красотой пейзажа. Когда мы с женой гуляем, мы всегда держимся за руки. Я даже не представляю, как можно гулять по-другому. Иногда от избытка чувств я прижимаю её руку к своей груди. Иногда к губам. А иногда и вовсе творил сущую глупость – лизал её ладонь или пальцы, как собака. Она всегда неизменно смеялась и говорила мне ласково: «Глупый!» Этого было вполне достаточно, чтобы я повторял этот ритуал несколько раз, пока мы приближались к морю.

Последняя часть пути на пляж проходила сквозь мангровые заросли, через которые были проложены отличные деревянные мостки на сваях, по которой ленивых американских туристов возили на пляж электрокары, изготовленные для не менее ленивых американских игроков в гольф. Вот и сейчас, пока мы держали путь к морю через мангры, нас обогнал полный отдыхающих гольфкар. Один из таких гольфкаров почему-то ехал нам на встречу совершенно пустым. Видимо, для ненр не набралось желающих вернуться с пляжа. Водитель, пожилой мужчина, лет семидесяти, неожиданно остановился перед нами и спросил, есть ли у нас лицензия? Пока я лихорадочно соображал, о чём идёт речь, старик добродушно рассмеялся, и сказал, что для хождения держась за руки требуется лицензия. Он уехал, довольный сам своей шуткой.

– А я думал, что он имел ввиду водительские права! – сказал я любимой.

На полпути до моря нам попался енот. Он жил в дупле на дереве, но сейчас вылез и внимательно и со знанием дела обследовал мусорный бак, его горбатая фигурка деловита переваливалась с лапы на лапу. Завидев нас, енот лениво перебрался с дорожки на ближайшее дерево и долго провожал нас взглядам, надеясь, что ему перепадёт от нас какое-нибудь печенье. Но печенья у нас с собой не было. Я часто шутил над женой, пеняя её, что она плохо забоится обо мне: сколько бы мы раз не ходили на пляж, она ни разу не собрала мне в дорогу “тормозок”, или прозрачный пластиковый пакетик «зиплок» с парой виноградинок или колечек «чириос». «Вот у Игоря,» – любил говорить я, «всегда был с собой бутерброд с салом, а также скомканный до неузнаваемости волмартский мешок и старая, многократно использованная салфетка. Мы часто любили вспоминать моего покойного отца, особенно потешаясь над его скрупулёзным отношением к провианту.

Ну вот и пляж. Мы разулись и пошли вдоль берега. Десятки, если не сотни птиц организовали шумный базар вдоль кромки воды. Немногочисленные отдыхающие не мешали им и либо лежали на песке, либо сидели в воде не плавая. Жену всегда интересовало, почему никто не плавает. Точного ответа на этот вопрос я не знал. В такие минуты мне хотелось быть собакой, и чтобы она кидала мне палочку, или теннисный мячик, которой бы я приносил ей обратно неизменно сопливым и слюнявым. Но я не был собакой, поэтому максимум, что мог сделать – это снова лизнуть ей руку. Она улыбнулась.

– Ты мыла руки? – в шутку спросил я.

– Конечно! – серьезно ответила она.

После пляжа, согласно традиции, мы отправились в «Панеру» на ланч, после чего решили зайти в «Волмарт», чтобы пополнить запасы. Аппетит у меня был богатырский, и поэтому ходить в магазин нам теперь приходилось чаще обычного. Зачастую нам обоим казалось, что в магазине мы стали бывать через день, и это несмотря на то, что практически каждый день покупали себе ланч в «Панере». Навряд ли я стал больше есть, это время теперь стало для нас бежать быстрее, и его ускорившийся шаг стал особенно отчётливо ощутим по ускоренно пустеющему холодильнику. Вот и сегодня белый кухонный айсберг был угрожающе пуст, поэтому жена предложила зайти в «Волмарт», который был неподалёку от кафе.

Задача перед нами стояла нехитрая: набрать полтележки самого необходимого, расплатиться и отвезти всё домой. Мы успешно справлялись с этой задачей бессчётное число раз, справимся и сегодня. Но сегодня нас ожидал самый настоящий сюрприз, который сделал сегодняшний визит в супермаркет незабываемым.

Когда мы уже стояли на кассе, Вероника принесла и положила в тележку большой пакет стирального порошка. Пакет был действительно большой и какой-то слишком уж хлипкий. Вероника строго посмотрела на меня и сказала:

– Только не дёргай его! Я знаю, какая ты бешеная псина. «Псина» у неё было словом ласкательным.

– Да когда я что-либо дёргал или портил? – пытался отпираться я, в шутку, конечно, – Я никогда ничего не портил… Ах да… – тут я вспомнил, как недавно продырявил какой-то пакет а багажнике её автомобиля, рассыпав всё его содержимой. Не помню уже, что это было, но было точно, потому что аналогичный случай недавно произошёл с другим мешком в багажнике моей машины. Поэтому спорить с Вероникой было бесполезно, ибо замечание её было подкреплено горьким опытом.

Таким образом получив своевременно предупреждение, я сосредоточил своё внимание на пакете, наблюдая в то же время, как продавщица, молодая чернокожая американка, снимала с конвейера наши продукты, сканировала их и раскладывала по пакетам. Я был настолько поглощён мешком со стиральным порошком, что совершенно забыл о наполненных продавщицей пакетах, поэтом Вероника, вздохнув, начала сама их перекладывать в опустевшую тележку. Наконец продавщица со сосканировала пакет с порошком и положила его поверх турникета, к которому крепились пустые пластиковые пакеты. Вдохновлённый Вероникиными инструкциями, я гордо поднял мешок, пытаясь перенести его в тележку, но тут случилось немыслимое: каким-то непостижимым образом пакет задел за какую-то металлическою скобу и взорвался тысячью белых хлопьев, густо осыпавших кассу, а также уже уложенные Вероникой в тележку пакеты с продуктами. Не веря своим глазам, я продолжал тянуть пакет к себе, постепенно рассыпая его содержимое вокруг. Пол оказался покрытый густым слоем «стирального снега».

Мне стало страшно неловко за себя, стыдно перед женой и продавщицей. Какой кошмар я умудрился создать на её рабочем месте. Я потупил глаза и сказал «I’m sorry…», но было поздно. Вероника, несомненно, обладала пророческим даром и предвидела, что именно это и произойдёт. Но и она не могла поверить своим глазам, видя, как её пророчество неожиданно быстро сбылось. Рот её быстро шевелился и издавал презрительные упрёки, вроде «Ну, я же говорила!», или «ну почему ты всё дергаешь?», или «ну, как это можно!?» И так далее по кругу. Слова её не складывались в моей голове в предложения и мне очень хотелось поскорее уйти. Я снова повторил «I’m sorry…», глядя на продавщицу, и постарался поскорее двинуть тележку к выходу. Но продавщица неожиданно преградила мне путь и взялась рукой за тележку. Что это? Я был озадачен. Вероятно, она хочтела, чтобы я убрал этот «mess», я посмотрел по сторонам, но метлы не увидел. Вмешалась жена, она тоже поскорее хотела уйти из магазина, чтобы не видеть этот позор. Я снова толкнул тележку, но продавщица снова остановила её рукой. «Wait!» – сказала она и сделала жесть кому-то рукой. Рот Вероники не переставал двигаться, колкие упрёки чередовались по кругу. Мне было стыдно, как нашкодившему псу. Права она, я – псина, старая, бешенная псина…

Непонятно откуда пришёл другой работник магазина, и продавщица отдала ему порванный мешок и что-то сказала. Он бегом ринулся куда-то вместе с мешком и, прежде чем я понял, что происходит, вернулся со вторым точно таким же, но только целым. Продавщица достала наши засыпанные хлопьями стирального порошка вещи и, как могла, очистила их и тележку, сложив всё назад. Вероника и я удивлённо смотрели на всё это, ибо всё увиденное было для нас полной неожиданностью. Вероятно, от стыда, а может и от удивления, Вероника не переставала бубнить, посыпая меня упрёками уже в третий или в четвертый раз: «Говорила я тебе, не дёргай!». Но тут неожиданно вмешалась продавщица и сказала, обращаясь к ней:

– He is not your child!

Тележка, наконец, была свободна, и мы вышли вон из супермаркета. По дороге через парковочную площадку до автомашины мы шли молча. Затем я нарушил тишину:

– А ты знаешь, что было сейчас самого удивительного? – спросил я Веронику, не скрывая лукавства в голосе.

– Что? – с лёгкой иронией поинтересовалась она?

– По ходу, мы впервые за тридцать лет получили настоящий пятизвёздочный сервис в «Волмарте», не могу припомнить ничего подобного…

Не помню, что она ответила. Подумав, с минуту, выгружая мешки в багажник – в этот раз Вероника сама предусмотрительно взяла пакет со стиральным порошком, что, несомненно, было благоразумно с её стороны, я добавил:

– Похоже, что я понял секрет. Я уже достиг того возраста, когда мне всё может сходить с рук, как старому деду. Но, чтобы это работало, наверняка нужна ещё яркая одежда и лёгкий налёт неадеквата. Без моей цветной рубашки и моих бирюлек вряд ли бы это сработало.

Вероника рассмеялась.

With only a waning candle keeping him company, Thoth moved from one papyrus to the next. Thin bands of winding scribbles made a tangled mess at his feet. Lost in his ruminations, Thoth did not pay any attention to his light, which grew precariously weak and fluttered before dying completely, leaving Thoth in total and complete darkness. The darkness stuck to his skin as a thick wet cloth that would not peel off. With no wind and no breeze, the air was completely still, swallowing Thoth in vast hollow emptiness. Behind him, Thoth felt the restless trembling of a granite sarcophagus he was leaning against. The stone box was empty.

Thoth waited for his eyes to acclimate to darkness. Damn gods! Why do I listen to them? Thoth cursed quietly, trying to make out his surroundings, struggling to remember who else besides his mother and Seth had talked him into building the Great Mountain. When push comes to shove, how many would gather to leave? There was a lot that Thoth loathed in the affairs of the gods, yet he continued to do their bidding. Must he obey them? He wondered. Why did he obey them? He was not sure. Thoth was their equal, and yet the other gods never asked Thoth to do anything, they commanded him instead, as if he was a mere lu and their servant. Perhaps he’d spent too much time with lu for now the other goods doubtless mistook him for one. How did it come to that? Thoth could not remember, but he was used to it by now.

There was no way of telling if minutes or hours had passed before the darkness finally receded from Thoth’s eyes and he could see a faint shimmer of a cool violet glow emanating from the granite box. This balmy radiance was not the scorching fire he’d expected. Thoth wasn’t sure why. The taste of failure was new to him, and he loathed the feeling. Why couldn’t he see the problem? It was a question without an answer.

Thoth’s mind was rambling through previous designs. Every new pyramid he’d built worked better than the one before, and small wonder in that. With each new mountain of limestone blocks, Thoth gained new knowledge, corrected his mistakes, and went on to build a better mound. The Great Mountain was meant to be the pinnacle, his crowning achievement, and yet the pyramid stood silent, its stones fast asleep.

Thoth got up and walked around the chamber, his steps echoed brightly in the silence. The faint glow of the sarcophagus grew dimmer when he stepped away from it but brightened back up when he drew closer. Puzzled, Thoth leaned over the box and put his arm inside it, swinging it from side to side, scooping the air. The glow brightened, pulsating in synchrony with the motion of his arm. Thoth lowered both of his arms inside the box, and the glow intensified as if it was feeding on the fire of his blood.

That’s it! That’s it!!! The revelation startled Thoth, making the scales of his body prickle and stirring a colony of butterflies in his stomach. How could he be so blind? Of course, it is the fire in my blood that the mountain needs! Thoth raised his leg and stepped over the edge of the sarcophagus. The box shone brighter now, lit by a glow coming from within the rock. He set another foot inside the sarcophagus and heard the room fill up with a low hum, soft and growing in volume. Thoth climbed out of the box, bewildered, happy, and relieved. The low hum and eerie glow receded quickly as he did. It is the fire in my blood. He thought, remembering how he cradled in a litter floating on firestone when he was a baby. His brother thought it was a bad idea, to paint firestone on the bottom of his litter, but Thoth liked it so much when his cradle floated by itself with nobody around it, rocking him gently to sleep. Thoth cherished his solitude from the day he was born, and he was happy in it. Alone in the rocking floating cradle, Thoth could feel like… a god, and the god he was.

His elder brother warned him, that he was too young to play with such things, that his skin was too thin and gentle, and that if he was not careful he would poison his blood, and the firestone would weep through his skin creating painful ulcers and bleeding sores, turning his budding scales blue with blood. Thoth, however, did not listen, yet nothing horrible of what his brother promised came to pass. When Thoth grew to be of age he had no reason to fear the firestone anymore as his skin had become thick with scales. He often helped lu to paint skyboats with firestone to make them float. The lu had much thinner and much fairer skin and no scales, so some did get ulcers, but only those who were careless when working with it. But not Thoth, he was deft at handling the firestone, and although some of it did get into his blood over time, he suffered no ill effects from it. Sometimes Thoth thought that he had seen a faint glow around himself when he was in complete darkness, but he attributed it to his imagination. Now he knew that it wasn’t his mind playing tricks on him, for in the total darkness of the pyramid’s chamber, he could vividly see a soft radiance emanating from his body, and the granite box amplified it.

Too bad Thoth used up the last remaining firestone to build his limestone mountains. There was none of it left for skyboats and none to move or cut any more blocks. He knew that with firestone gone gods had little choice but to return home during the next crossing. What else was there left for them to do? Gods were ill-suited for this world, and Thoth did all he could to make their life bearable. Yet if the Great Mountain won’t breathe the gods would be trapped on Earth forever, condemned to slow death. What would he tell them?

Using the faint glow of his body for illumination, Thoth stumbled about the chamber trying to find his way out of the pyramid. With his hands outstretched he felt the walls in front of him, looking for the low opening leading away from the chamber. He made his way through the portcullis and down the descending passage of the grand gallery. His heart drummed wildly as he navigated in near-total darkness the bowels of the Great Mountain he’d built. Still at a loss of what to tell the gods, he wondered if the firestone in his blood would be enough to make the mountain stir. How would he extract it? He found it unlikely that the gods would care to hear his concerns. Some were preparing to leave already if he was to believe the rumors. Such minutiae were nothing but a nuisance to them. Perhaps it would be best to keep all doubt to himself. Thoth never failed the gods, why would he fail them now?

Soon Thoth could see a faint shimmer of light illuminating the far end of the dark corridor he was climbing through. He was approaching the exit from the pyramid, his mind preoccupied with the firestone. What would happen to him if he were to stay inside the pyramid to help it breathe? If he started the fire with his blood, the radiance and heat of it would doubtless destroy him. Surely the other gods did not expect him to do that? How could they? If only he could get the firestone out, if only he could find a way… Yet he could not think of it right now as he was walking along the causeway towards the temple of Nut. Is his life theirs now? Thoth wandered as he approached.

His mother Nut sat on a dais in her temple overlooking the causeway. A myriad of granite columns supported the roof above the palace, each covered top to bottom in elegant carvings, some done by Thoth’s hand. A soft breeze flowed through the collonade, carrying the sweet incense smoke that veiled the inner sanctum of the temple in dense fog. Nut was old and frail, and she needed the haze of the incense burners to protect her flailing body from the angry southern sun. Without the haze, her skin would fester with boils and cracks. She was dressed in a white gown adorned with feathers and ornate inlaid gold plates on her chest, neck, and cuffs of her sleeves. This was for good health, Thoth told her as this was one of his inventions.

Nut was expecting him, her aloof look did fool him.

“I waited for you,” she said as he approached, looking past him, her gaze fixated on the causeway. Nut’s eyes were clouded from old age but not completely blind. He saw her wrinkles shift, her face changed expression as he climbed upon the dais steps towards her.

“I am surprised you visited your mother,” Nut noted accusingly, “You have been busy with the mountains of yours, or so I am told”. Thoth was standing directly in front of her, yet she did not offer him a seat. He settled on a step at her feet.

“You know why I built them, Mother”, he replied quietly trying to keep the annoyance out of his voice, “You know why I do it, to take you and Seth home. To take all of us home.” He leaned closer and placed his hand on hers. Mother’s hand was dry and wrinkly. “The gods command it, and I am the only equal to the task.”

She pulled her hand away. “So the gods make you forget your mother?” She said indignantly, her gaze still firmly locked on the causeway. “Seth visits me every day,” she gestured to one of her handmaidens, the girl ran to a hidden door and muttered something to a servant on the other side.

Abruptly Nut stood up and walked down from the dais, Thoth followed her. She stretched out her hands: “Seth, darling!” She exclaimed, greeting a litter carried by four dark-skinned lu up the steps of the temple. Sitting inside was Seth, hidden behind a waterfall of fine silk curtains. When they reached Nut, his lu had lowered the litter to the floor and lifted the drapes. Nut’s servants helped Seth climb out. He smelled of perfume and wine. Inside his litter, an incense burner seethed with delirious intensity. Dressed in everything white and richly adorned in gold and fine jewelry, Seth looked like a true god in all his glory, standing in stark contrast to Thoth who wore a brown dirty old garb and was head to toe covered in dust. Light-colored clothing stained too fast, Thoth learned. He did not want to disappoint his mother,  who reprimanded him coldly when he visited her last time during a construction break, his white overalls muddy and soiled.

Seth was different. Younger, taller, and slender he was an image of perfection that Mother loved so much. She took his hands in hers and pulled him closer.

“Seth, dear!” she said, kissing him on both of his cheeks, smiling. Thoth was not amused by this. He knew that Seth visited Mother every day, he could afford the time as he had nothing better to do. Like all the other gods he spent his days choking on the gourmet dishes of his cooks and sauntered through the edifices of the other gods who lived up and down the Nile (his uncles, aunts, and cousins). If anything, Seth looked a bit worn out by endless parties, ceaseless celebrations, and sumptuous offerings. Yes, Seth demanded rich and luxuriant offerings from his followers. Those who disappointed him he beat with his long scepter.

Thoth had a temple too, although his ‘palace’ was little more than a ramshackle barn where Thoth had kept his raggle-taggle papyri, countless clay tablets, odd tools, and old blueprints. Thoth had a priest, a librarian in truth, to guard and organize his knowledge. The only offering Thoth took was that of papyrus, parchment, ink, and bronze, and he employed a scribe or two when he needed to make copies to pass instructions to his workers. Unlike the other gods, lu could not read his mind; Thoth was in a bad need of scribes to communicate his thoughts.

Thoth thought that he’d feel happier when the gods were all gone, returned to their home world safely, leaving him alone to his devices. Thoth was never bored, he had his lu and took exalted joy in teaching them new things and seeing them learn. Take this Great Mountain he had them built, he hardly had to direct them this time. The plans were his, but lu did all the work. He only oversaw and intervened occasionally. The poro he appointed had learned enough to organize all the work required to carry out Thoth’s plans. Yet Thoth liked the labor and often assisted in rubbing firestone on heavy granite blocks to make them float. Too little of the precious gift of the heavens remained and they had to use it sparingly, painting the stones as thinly as they could until the lu could pull and lift the blocks with ropes. Although the floating blocks did not have weight they still had the inertia, and often it took dozens of lu to wrestle an unusually stubborn block in place. Three times the height of an average lu, Thoth could move and set many of the blocks entirely by himself, and he sometimes did so, especially when the blocks were particularly large and required fine positioning.

Thoth also liked to shape the blocks. By dipping huge bronze knives in firestone water, he’d make them cut through stone like through butter, the firestone softening the rock. This feeling of hard stone parting at the edge of his blade was strangely satisfying. This work was art, no less, and Seth often added ornaments and decorations to pillars and boxes that he fashioned, as he could never be satisfied with a plain look. Early on Thoth gifted flasks of firestone to stone workers, instructing them to carve the likenesses of their poro and whatever else they pleased, and they surprised him with dainty sphinxes and tall stelae stamped with inscriptions.

Thoth sighed, remembering how one of the carvers had spilled the precious firestone on the stairs of his aunt’s temple, ruining and melting the stone steps. He knew he had to replace the steps, but with so little firestone left he had to save whatever little of it was left for the pyramid. So maybe later he will get around to it. The other gods had tasked him with too much, such small things would have to wait. The Great Mountain was rising rapidly from the bedrock of the plateau by the Nile, and as it is Thoth barely had time to visit Mother.

“How is that mountain of yours coming, brother?” Seth asked smirking, his face basking in the rays of the setting sun, his golden crown gleaming. “When are you going to take us home?” Seth kneeled beside Nut and took her hand in his, his finely sculpted big marbled hand easily covering hers. Thoth shifted uncomfortably. Does Seth truly love Mother this much? He was annoyed at something yet could not quite put his finger on it.

“Look at our poor mother, Thoth! She can’t stay here for much longer. This world is just too harsh, the Nile does not agree with her, I fear.” He let go of his mother’s hand and stood up. Seth fixed his stare at Thoth’s uncouth dusty outfit, then his gaze shifted to his brother’s face. Mischievous lights flickered in Seth’s eyes, his mouth curling in a curt smile as he continued.

“Even my skin feels dry and prickly now. I do not feel the same as I had been just a hundred years ago.” He signed turning back to Mother. He crouched next to her again, scooping up both of her hands this time. ”Don’t make us wait any longer, brother. It pains me greatly to see our mother like that. I fear she can’t bear this for much longer.” Nut did not seem to listen, drowned in the awe of Seth’s divine presence.

Thoth wanted to tell them about the problem with the pyramid but changed his mind. What good would it do to upset Mother and to give Seth another chance to gloat? “It is ready… the mountain I mean…” Thoth lied, “We will be home soon. You and Seth, and Horus, and everybody else. Tell them… tell them to prepare the ark. I will have my lu carry it to the top of the Great Mountain as soon as you are ready. Then we will go home, you’ll see.” He turned towards Seth. “Tell the others the mountain is ready. Go, have your celebration, Seth.”

It was time for Thoth to go. “Goodbye Mother, I will see you on the ark.” He kissed her on the cheek and stepped down from the dais walking towards the causeway.

“Why is your brother always in such a rush?” Mother asked Seth. “He never had your manners, darling,” she said clutching his smooth marbled hand, stroking it gently.

The next morning Thoth found the ark already at the base of the pyramid, and hurrying lu were busy loading it with the belongings the gods wished to take home. For the most part, these were gold things, small and large, for the gods were not interested in much of anything, but gold.

When the ark was loaded Thoth sent his servants to fetch his mother and brother. They arrived together, each riding in a splendid gilded litter carried by four strong dark-skinned lu.

“Aren’t you coming, brother?” Seth asked exiting his ride and taking unsteady steps towards the ark. His breath reeked of wine, but not any wine. Seth did not drink just any wine. By the bouquet of smells, Thoth could tell that this potion was something special for it smelled of herbs and spices he’d never tasted before. Even Seth’s drunkenness was excessively refined. Thoth sighed observing lu ushering his mother to the ark.

“I will join you later,” Thoth replied, forcing a smile on his face. When Seth and Nut boarded the ark, Thoth closed the hatch and instructed his lu to start turning a giant winch wheel to haul the ark up the polished limestone slope of the pyramid all the way up to its summit. Thoth eyes filled up with tears when he realized that this was the last time he’d seen his mother and brother. It would be if the Great Mountain worked. Thoth felt uneasy and confused: his smart brother jeered at him subtly, while his mother barely acknowledged him, always disappointed with something that he’d done. Yet as he stood by the entrance to the pyramid watching the winch haul the ark towards the summit, he felt lost, a hungry void growing inside him swallowing his heart. He loved them, and curiously one does not have a choice at love.

One of his lu approached Thoth, kneeled, and reported, “The ark is in position, your lordship”. Thoth nodded and proceeded towards the pyramid’s entrance. The opening was dark and seemed to suck light right out of the air. Thoth looked up – the ark was at the top now, secured perfectly in place – and disappeared in the descending corridor.

Thoth made his descent into the darkness. The corridor was narrow, roughly hewn from the bedrock beneath the Mountain. He had to command a granite plug to be inserted into the ascending gallery and therefore had to follow a different route toward the sarcophagus, a route hastily cut by lu with pick axes and hammers through the beautiful limestone blocks of the pyramid. He was happy that he could not see this butchery, not well anyhow as his eyes were still acclimating to the darkness. Thoth hated compromises and disliked cutting corners when it came to correcting his mistakes. Yet Mother was old, and Thoth did not have the time to do it properly, not now. And he certainly had neither time nor firestone to build another mountain. The crooked passage would have to do if this is what it takes to send Mother and Seth home. They both needed the Fruit of Life, she far more than he, however.

Thoth squeezed his body through twists and turns of the ascending passage cut through blocks, which were barely wide enough to accommodate him, hoping that he wouldn’t get stuck, and soon he emerged by the entrance to the ascending gallery. The climb was steep as the floor was slippery. Breathing heavily, he managed to reach the portcullis and crawled into the main chamber. He knew what he had to do now. Stripping naked from his shapeless robe, he approached the granite box, it was warm. The mountain was breathing but just barely, its breath too shallow and too feeble to return his mother, brother, and few other gods home. Thoth took a deep breath and crawled into the box, stretching himself straight on its finely polished bottom. Thoth saw the air swirl around him and fill with tiny shining motes. Thoth was trying to keep calm as he watched the glow around him growing brighter and the air warmer. The low growling hum soon filled his ears, overpowering his senses. The top of the granite box was vibrating visibly, the granite was a string, and Thoth’s body a bow. Quick blue flames grew from the top of the box, fluttering and lashing violently at the walls of the chamber. Then abruptly it all stopped and Thoth felt a sudden onrush of cool air and… relief. His heart pounded like a drum no more. His mind was at peace giving Thoth a feeling of all-consuming contentment and transcendent happiness. The entire top of the box was glowing red hot now with Thoth inside it, his body blistering white. He knew that Mother and Seth were on their way now, they would be home soon, and nothing else mattered.

Вечно страдающий от недосыпа красный глаз будильника острыми цифрами оповестил меня о том, что пора вставать. Сгустившийся, как из воздуха серый дым, кот лёгким мохнатым облаком повис на краю кровати. Его любопытные, изумрудно-зелёные глаза внимательно смотрели на меня. «Хозяин, вставай!» беззвучно, одними взглядом, приказал он.

Осторожно, пытаясь не задеть кота, я свесил с кровати ноги, сонные и непослушные. Кот спрыгнул на пол, и его загнутый крючком, мелко трясущийся от возбуждения, хвост указал мне путь на кухню. Хватаясь за остатки сна, как заядлый курильщик за последнюю затяжку, я, медленно переставляя ноги, последовал за ним. Кот усердно и пунктуально отмечал каждый мой шаг своими усами и носом, подставляя свою взволнованную морду под большие пальцы моих ступней. Неуклюже маневрируя, как шахматный конь, между котом и остальными препятствиями, я достиг кухни. «7:30 утра. Прибыл на форпост», мне следовало бы записать в бортовом журнале, которого не было.

Не мешкая, я приступил к своим обязанностям. Сначала – свежая вода в поилку коту. Смена воды, несомненно, на какое-то время отвлечёт его, что позволит мне вымыть его заскорузлую тарелку и достать из холодильника приготовленную с вечера банку.

Дверь холодильника открылась с тяжёлым стоном, и меня обдало полярным холодом. Кот тут-же оторвался от поилки и рванул к холодильнику. Он внимательно и педантично инспектировал его содержимое, не давая мне закрыть дверь.

Я вывалил остатки паштета в тарелку и обильно посыпал их слабительным. Кот был стар, и без слабительного ему в буквальном смысле приходилось туго. Всё время, пока я разминал замёрзший паштет, кот вертелся у меня под ногами, не переставая часто и мелко трясти хвостом. В такие минуты мне кажется, что он теряет больше калорий от несуразного возбуждения, чем ему в состоянии возместить корм.

Забыв, что у него есть зубы, кот спешно лизал холодную кашу, то и дело разбрызгивая по сторонам её коричневые куски. Я набрал в кувшин холодную воду, перелил в чайник и включил его. Чайник отозвался привычным ворчанием и заиграл гирляндой ярких голубых огней. На дне его надувались и лопались большие белые пузыри. Я открыл кофейную банку и поднёс её к лицу. Чудотворный аромат кофе окончательно пробудил меня к жизни, сорвав с меня остатки сна. Я отмерил одну чайную с громадной горой ложку и высыпал её в кофейник. Залил кипятком. Размешал. Жду.

Я не просто ждал, когда заварится кофе, я ждал нечто иного и куда более значительного для меня. Я ждал… колокольчика. «Какого такого колокольчика?», спросите вы. Я вам отвечаю: однажды жена разбирала вещи у себя в клозете и неожиданно нашла в них забытую безделушку – серебряный колокольчик, который в незапамятные времена (практически в прошлой жизни), подарил нашему сыну её отец. Сын давным-давно вырос и уехал, забыв про колокольчик. Теперь, когда любимая нашла его, она не знала, что с ним делать. Думала отправить сыну в Колорадо. Я посоветовал оставить колокольчик, чтобы она могла звонить по утрам, когда проснулась и хочет кофе. Звонить в колокольчик ведь лучше, чем кричать через весь дом, пытаясь привлечь моё внимание сквозь шум и суету моей лаборатории. А колокольчик слышно хорошо. Вот и сейчас я стоял и ждал его звонка, и звон действительно вскоре последовал. Поначалу это был вялый и робкий звук, едва слышный. Но если не поспешить, то звон станет требовательным и нетерпеливым. Так что лучше не мешкать.

Кот уже поел и вскочил на кухонный стол. Он внимательно изучил распечатанный мною сыр и теперь путался у меня под руками, прохаживаясь взад-вперёд по столу между мной и кофейным набором. Осторожно, пытаясь не обварить ни кота, ни себя, я разлил кофе по чашкам: большую – жене, а чашку поменьше – себе. Осталось только поджарить тосты, и можно нести кофе.

Слава богу, кот набегался по столу и помчался в ванную освобождать в себе место для новой порции паштета. Поэтому дорога назад в спальню не представляла для меня особой опасности. Неспеша, стараясь не расплескать кофе, я приближался к колокольчику. Колокольчик больше не звонил, он одиноко стоял на краю тумбочки среди множества странных и непонятных мне женских вещей. Хозяйка колокольчика лежала лицом вниз, делая вид, что спит. Освободив на тумбочке место под чашку, я аккуратно поставил этот фарфоровый ковчег рядом с ней. Хозяйка открыла глаза. Медленно, словно нехотя, перевернулась, собираясь сесть. Но я опередил ее, улучив момент момент, стащил с неё одеяло и прижал к себе. Было приятно ощутить её мягкие тёплые груди на своей коже. Она гладила меня по спине, а я молча сопел ей в шею. «Теперь я понимаю, как себя чувствует кот», – подумал я, и спросил: «Как спалось?». Не помню, что она ответила. Надеюсь, что «Хорошо». Мне очень не хотелось выпускать её из своих объятий, но кофе остывал, в то время, как я изо всех сил старался не сорваться ненароком в сон, вызванный этой вселенской умиротворённостью.

Найдя точку опоры, я оторвался от любимой, встал и пошёл обратно на кухню. Кот отсутствовал, и я без труда набрал новый кувшин воды и заварил вторую порцию кофе. За окном оркестром света играло солнце, шумели заметно выросшие за пять лет пальмы. Как летит время! Сколько раз я заваривал этот утренний кофе и приносил его любимой? Сколько раз накладывал свежие консервы истеричному, трясущемуся от возбуждения коту? И сколько ещё раз мне посчастливится проделывать всё это заново?

Опустошив свою чашку кофе и зажевав его бутербродом с сыром, я понёс вторую порцию кофе хозяйке колокольчика. Мне не хотелось, чтобы колокольчик звенел снова. Повторно колокольчик всегда звенел, с упрёком, пеняя меня за нерасторопность. Но не сегодня. Я принёс жене вторую чашку и забрал из её рук пустую. Любимая сидела на кровати. Она неизменно встречала утро своей ослепительной наготой, прикоснуться к которой было самым настоящим счастьем.

Я взял ноутбук и уселся рядом на кровати. Как по велению волшебной палочки, на краю кровати снова материализовался кот и стал пробираться ко мне, не уверенно расставляя лапы между буграми одеяла. С важным и умным видом кот принялся лапами мять мне живот. Помяв и повертевшись, он распластался на мне поперёк груди в ожидании, что я притяну его поближе, надев на свою руку, как муфту. И вот он уже растянулся у меня на шее большим меховым воротником и мурлычет.

Одной рукой я пытаюсь открыть ноут, но он не поддаётся. Жена «кликает» в телефоне, полуобнажённая, как Амазонка. Кот одобрительно вытягивает переднюю лапу вверх. «Ну здравствуй, утро!» – подумал я.