Всё перемолото и перебито,
И пересмешник угрюмо молчит.
Пашня, как совесть солдата, изрыта,
Пугалом остов сгоревший торчит.

Треск тишины, словно рокот гробницы,
Взрывы бутонами в поле цветут.
В летопись инок верстает страницы,
В вену вплетая резиновый жгут.

Синий покой говорит волооко
О наступающей летней грозе.
Жизнь посмеялась над нами жестоко
И оголилась шипами в лозе.

Я прорасту сосняком и бурьяном,
Выкачусь в небо разбоем сучья!
Эхо прочтёт земляничным полянам
Строфы, что жили в груди у меня.

Строфы, держался за них, как за стропы!
Мне в алфавите являлся Христос…
Сквозь “ураганы” и “смерчи”, и топи
Бог мою душу в ладонях пронёс.

Но уронил – даже вечность не вечна!
В руку поспешно суют мне псалтырь.
Там, где есть мы, даже смерть человечна,
Своды собора рисует пустырь.

Жил я зачем? До сих пор непонятно…
Жил я зачем? Чтобы так умереть?
Чёрные, белые, серые пятна –
Жизни моей мимолётная твердь.

Жаль, что лишь в смерти находим мы волю –
Льётся из раны причина причин.
Ветер туманом гуляет по полю
И собирает огарки лучин.

Жаль, что лампада моя догорела –
В жизни не все ещё сделал дела…
Жизнь детским взглядом в окошко смотрела –
Мама, зачем ты меня родила?

Мама, надеюсь погиб я героем…
Вбей же в подушку мои ордена!
Лица немые влекут за собою –
Много живых, только смерть всем одна.

В землю идём мы последней коммуной –
Все здесь равны без чинов и заслуг –
Чтобы на ниве беспечной и юной
Снова пел песню нам пахотный плуг.